«Это иллюзия, что в вузе можно стать профессионалом»

Ректор Московской школы управления «Сколково» Андрей Волков в интервью Business FM рассказал о том, как кризис отразился на системе образования, а также о проблемах коммерциализации вузов

Ректор Московской школы управления «Сколково» Андрей Волков в интервью Business FM рассказал о том, как кризис отразился на системе образования, а также о проблемах коммерциализации вузов.

— Почему так мало говорят о том, как кризис отразился на системе образования — и нашей, и в других странах мира?

— Этому есть простое объяснение: в образовании время течет совсем иначе, чем, скажем, в финансовом секторе. Это не Доу-Джонс — сегодня взлетел, завтра упал. У нас циклы равны 5, 10, 15 или 20 годам. Если мы стали в 1990-х годах учить детей физике и математике чуть хуже, чем в советское время, то последствия этого только сейчас сказываются в экономике. Отложено это все на 20 лет. В этом смысле, я считаю, кризис проехался сильно по системе образования, но это мало кто видит.

— В чем это выражается?

— В средней зарплате преподавателей, например. Мы это не очень замечаем в нашей стране, но фактически сложился мировой рынок преподавательского труда. Особенно это касается элитных учебных заведений — преподаватели для них, грубо говоря, покупаются, как футболисты. Я, конечно, сильно утрирую, но этот рынок существует, и на нем упали затраты, а это сказывается на бюджетах вузов, на том сколько они должны брать денег со студентов или искать где-то на стороне. Вуз — это тоже особого рода предприятие. Если мы возьмем американский вуз, там только 30% денег приходит из бюджета штата, все остальное — от людей. У нас же гораздо больше, чем 50%, — деньги государства. В Европе примерно такая же ситуация.

— У нас все-таки не принято образовательные учреждения приравнивать к предприятиям, это повелось еще с советских времен.

— Да, это, конечно, определенный сленг. Тем не менее, я считаю, что университеты все более и более должны быть финансово самостоятельными, независимыми организациями, и в этом смысле — предприятиями.

— Если говорить о нашем образовании, о наших университетах. На чем они могут зарабатывать?

— Как и во всем мире — на исследованиях и разработках. Причем, на слове «разработки» я бы сделал акцент.

— Кто должен заказывать такие исследования и разработки?

— Рынок, предприятия. Если в университетах есть интеллектуальный потенциал и способность разрабатывать, они точно могут это делать. Тогда туда будут обращаться, поскольку очень дорого — содержать интеллектуальный потенциал внутри, скажем, компании. Очень часто они отдают исследования и разработки на аутсорсинг.

— В России такая практика уже есть?

— Есть такая практика, но она, конечно, еще не столь развита. Томские вузы очень неплохо работают на рынке. Есть вуз в Таганроге, который зарабатывал таким способом 50% бюджета. А 50% — это очень много. В других вузах, конечно, такая практика много скромнее. Честно говоря, в этом отношении мы очень бледно выглядим по сравнению с мировым рынком, хотя, все еще гордимся нашими предыдущими 25-летними достижениями. Но, на самом деле, способности коммерциализировать исследования, выводить их на рынок, продавать лицензии, включаться в большие проекты у российских вузов очень, очень слабые.

— Вы назвали три вуза, возможно, в стране таких десять. А что ждет остальные в условиях коммерциализации образования?

— Произойдет сегрегация, неизбежная, как и в других больших областях.

— Сегрегация по какому принципу?

— Некоторые вузы будут социально ориентированы, то есть они, как и сейчас, будут собирать мальчиков и девочек, занимать их время занятиями, и в итоге раздадут какие-то дипломы. Я называю это социальным образованием. Мы почему-то стесняемся так его называть, но оно имеет огромный сектор, оно и в Америке есть, и в Европе. И у нас оно, конечно, есть, но только, к сожалению, непропорционально большое.

Вторая группа — те вузы, которые обеспечивают подготовку к деятельности. После этого человек выходит предпрофессионалом. Профессиональные качества должно уже оценивать профессиональное сообщество. Общество архитекторов — архитектора, общество юристов — юриста и так далее. Это иллюзия, что в вузе можно стать профессионалом.

Есть еще и третья группа, самый элитный сектор — это то, что двигает инновационную экономику, так называемые исследовательские вузы. Во всем мире это очень маленький сектор: несколько вузов во Франции, несколько в Великобритании, возможно, 50 вузов в США, у нас их примерно 20–30

— Когда в советское время молодой специалист приходил на предприятие, ему говорили: забудьте все, чему вас учили в институте, сейчас вы здесь начнете проходить школу жизни. Что-то с тех пор изменилось?

— Хочется верить, что да. Сейчас, кстати, тенденция еще хуже. Если взять статистику и посмотреть, сколько людей работает по так называемой специальности, то окажется гораздо меньше 50%. В этом смысле вуз — это обеспечение некоего бэкграунда, платформы для старта в любую сферу.

— Как было и раньше?

—- Я бы не сказал, что это было раньше. Поскольку мы работаем по схеме специалитета, у нас больше 600 специальностей. Студент пять-шесть лет двигается по одной узенькой дорожке. А современный мир таков, что ему все равно придется пять-шесть-семь раз сменить работу за время так называемой производственно-социальной профессиональной жизни. Поэтому лучше заложить хорошую платформу и дать варианты движения. Отсюда структурная реформа нашего образования — разделить на бакалавра и магистра. Очень много копий было сломано по этому поводу, но это правильный шаг в правильном направлении.

— Последнее время очень много критики звучит в адрес ЕГЭ. Ваше отношение?

— Я считаю, что это неизбежная и правильная мера, она готовилась в нашей стране лет десять, это не сегодня появилось. Мы должны иметь независимую инфраструктуру оценки качества, независимую от школы, независимую от вузов. Но, конечно, наша система ЕГЭ нуждается в серьезной доработке.

— Коммерческий проект «Сколково» начинался четыре с лишним года назад — в хорошие времена: при высоких ценах на нефть, при больших деньгах, которые были в стране. А потом пришел кризис. Как проект выживает в этих условиях?

— Я с термином «выживание» ни в коем случае не соглашусь. Мы никакие стратегические планы не поменяли в связи с кризисом. Как мы намечали развитие — по ценовым параметрам, по количественным, — так мы и движемся. Некоторые рынки, на которых мы работаем — именно рынки, я не побоюсь этого слова для сферы образования, — сжались в разы, например, рынок открытых программ. Гораздо меньше людей приходят слушать за деньги соответствующий курс. И в то же время корпоративные программы растут, и растут в разы. Поэтому в целом радикальных изменений кризис у нас не вызвал. Нам, конечно, непросто, у нас есть бизнес-план, у нас есть очень амбициозные задачи, но пока мы остаемся в рамках тех планов, которые были сверстаны в 2006–2007 годах.

— В начале сентября вы начали новую программу МВА. В чем ее отличие от других подобных программ?

— Она очень сильно отличается, очень мало похожа на традиционную программу МВА. Традиционная состоит из некоторого ядра, где изучается маркетинг, бухучет, эккаунтинг, финансы, стратегическое планирование. Это ядро, а дальше — по выбору: чуть глубже финансы или чуть глубже маркетинг. Все зависит от специализации школы. У нас почти нет ничего похожего. Мы все ядро преподаем в очень коротком формате — 3-4 месяца, а основное время отводим на пять реальных бизнес-проектов. Нужно сделать реальный проект в корпоративном секторе, в некоммерческом секторе, проект, связанный с попыткой запустить новую идею, проект в Китае в корпоративном секторе и проект в США. Это очень проектноориентированная, практикоориентированная школа.

— Сколько стоит такое обучение?

— По программе МВА — 50 тысяч евро, по Executive-МВА для людей с солидным опытом — 90 тысяч евро.

— Насколько востребована эта программа в условиях кризиса?

— Мы планировали набрать 45 человек для первой программы, набрали 40. Причем, что меня приятно удивило, мы планировали добиться международности, чтобы у нас было минимум 30% слушателей не из стран СНГ. Их сейчас 36% — из США, Австралии, Израиля, Словении.

— Это был какой-то отбор или брали всех, кто был готов принести 50 тысяч евро?

— Нет, мы отказали примерно половине желающих, которые, кстати, были готовы платить. Мы считаем, что в нашей школе должны учиться те, кто соответствует нашему учебному процессу.

— Каковы критерии?

— Человек должен свободно говорить на английском, потому что вся программа на английском языке, работает львиная доля зарубежных преподавателей. Человек должен иметь реальный опыт — либо стартаповский, либо корпоративный. Причем неважно, обанкротился он или нет, потому что иногда отрицательный опыт полезнее положительного. И самое главное — он должен понимать, что будет делать, зачем инвестирует эти деньги в себя, как собирается работать дальше.

— Международная школа «Сколково» — это дорогой проект?

— Дорогой. Вообще создать новое учебное заведение — это очень дорого. Весь проект мы оцениваем в масштабе 8 лет не менее чем в 500 млн долларов, включая кампус, стройку, на которую идет львиная доля денег. А дальше проект должен жить за свой счет, быть самоокупаемым.

— Из каких средств финансируется школа?

— Проект стартовал из содружества 18 партнеров-учредителей. Все внесли одинаковую сумму. Из 18 партнеров две корпорации зарубежные, все остальные — российские. Это и частные лица, и корпорации.